– Вы спокойно спите по ночам?
В ответ раздалось нечленораздельное проклятие. Только очутившись на улице и глядя на синюю гладь, успокаивавшую глаза и нервы, я понял: запах в квартире Короткова – запах страха.
Татьяна Павловна жила на улице Гоголя. Это название никак не подходило грязной, пыльной, узкой улочке, сдавленной лепившимися вдоль обочины хибарками. Новые русские явно невзлюбили этот район. Во всяком случае, я не заметил ни одного особняка. Старушка оказалась дома, однако дальше прихожей меня не впустила.
– Я уже сказала все, что знала, – вытирая руки передником не первой свежести, поведала женщина. – Больше мне нечего добавить.
– Разговор в коридоре не рождает доверия, – вставил я.
Она пожала плечами:
– О каком доверии идет речь? Я не собираюсь исповедоваться.
– Но вы согласны с тем, что написано в статье?
Она отвернулась:
– У меня нет причин не соглашаться.
Я вспомнил: по телефону старушка разговаривала совсем по-другому. Что же произошло за столь короткий промежуток времени? В широко раскрытых глазах бывшей подпольщицы таился испуг.
– Что вам сказал Владимир? – быстро спросила она.
– Ничего особенного.
– Если он не приказал: уезжайте – то это сделаю я, – тихо молвила старушка. – Давайте оставим все как есть. Неужели вам охота ворошить грязное белье?
– С каких пор истина и справедливость стали грязным бельем?
Повернувшись к ней спиной, я хотел совершить обманное движение и попытаться проникнуть в комнату, но старушка меня раскусила. Пожилая женщина оказалась на удивление сильной, к тому же я не ожидал мощного толчка в грудь. Какие-то доли секунды – и я вновь очутился под палящим солнцем. Тяжелая дверь захлопнулась с сильным грохотом. Мне ничего не оставалось, как направиться к верному другу – «жигуленку». Возле машины, тоскливо переминаясь с ноги на ногу, курил молодой страж порядка. По всей видимости, он поджидал меня.
– Слушаю вас.
Он взял под козырек:
– Ваши документы.
– А в чем, собственно, дело? Не там припарковался?
Для очистки совести я огляделся по сторонам. Возле соседних домов также стояли машины, но они его явно не интересовали. Я протянул паспорт.
– Сегодня угнали такую же машину, – радостно сообщил мне милиционер. – Вам придется проехать в отделение.
Я выпучил глаза:
– Вы подозреваете меня?
Парень хихикнул:
– Подозревать – моя работа. Именно за нее мне платят деньги.
На это нечего было возразить. Пришлось повиноваться.
В маленьком отделении, давно не знавшем ремонта, похожий на пигмея капитан, который, судя по возрасту, уже должен бы побывать майором и, возможно, даже подполковником, недоброжелательно скосил на меня желтые, как у кота, глаза.
– Вы журналист?
– Так точно, – отчеканил я. Скрывать правду от милиции не входило в мои планы.
– Что привело вас в наш город?
Это было уже чересчур. Насколько я помню, никто не обращался ко мне с таким дурацким вопросом. Я скривился:
– Не знал, что для отдыха требуется особое разрешение.
Он прищурился:
– У нас не любят чужих ищеек.
Я расхохотался:
– То есть вы хотете оставаться вне конкуренции?
Мужик сплюнул на грязный пол.
– Заводи свою колымагу – поедем в городское управление. Пусть там определяют, что с тобой делать.
Городское УВД находилось в месте, более пригодном для смотровой площадки. Небольшой двухэтажный коттеджик лепился на верху холма, позволяя оперативникам каждую минуту радовать глаз голубизной открытого моря. Запах кипариса, можжевельника и еще какие-то непонятные мне ароматы приводили в блаженное состояние. Сразу захотелось бросить все к чертовой бабушке, укрыться в спасительную тень акации и заснуть крепким сном. Я непременно так бы и сделал, но бдительный страж порядка постоянно дышал мне в затылок.
– Иди, иди, нечего глазеть.
Начальник УВД, подполковник Геннадий Николаевич Лепко (должность и имя-отчество с фамилией он прямо-таки выплюнул мне в лицо), толстый, похожий на раскормленного борова, с мокрыми от пота рыжими волосенками, сразу, как говорится, взял быка за рога.
– Ты что здесь вынюхиваешь?
Я состроил огорченную мину:
– Насколько мне известно, мы с вами на брудершафт не пили, и тыкать мне не нужно.
Он открыл рот, как сазан, уже изрядно полежавший на солнцепеке. Мысль о том, что какой-то писака осмеливается показывать зубы, была ему явно неприятна.
– Не забывайся! – от собачьего рыка любому стало бы не по себе. – Говори, что вынюхиваешь?
– Здесь, – я нагло обвел глазами комнату с претензией на евроремонт, – ничего. Ваш верный раб напрасно приволок меня сюда.
Лепко нахохлился, как попугай:
– Чтобы завтра тебя тут не было.
Я решил уладить дело миром, рассказав об истинной цели моего приезда и поведав о злополучной статье и письме Прохоренко в редакцию. Чистосердечное признание не облегчило мою участь. Подполковник залез пятерней в остатки волос.
– Игнатьева я знаю, – пробурчал он. – Между прочим, хороший журналист. Раз написано, следовательно, так все и было.
– Григорий Иванович утверждает обратное, – вставил я.
Толстяк усмехнулся:
– Засуетился, когда правда-то выплыла. Ясное дело, кому охота быть предателем.
– Но почему он должен быть им? – я вложил в свой вопрос как можно больше изумления. – Если бы я увиделся с Игнатьевым, я бы задал ему море вопросов. Статья меня не убедила. И вообще, на каких документах он основывался? Насколько мне известно, свидетелей не осталось.
Подполковник встал, и я понял: разговор окончен.